Дорога надежды - Страница 105

105

Среди всех этих интриг Флоримон чувствовал себя как рыба в воде. Он понимал, что самыми близкими королю людьми останутся его ровесники, но проявил недюжинную проницательность, догадавшись, что король, хотя и достиг уже сорокалетия, будет по-прежнему жаждать празднеств и развлечений; ему будет по-прежнему необходим блестящий двор, ослепляющий роскошью и страстью, которому станут завидовать иностранные посланники. Поэтому от молодых людей, допущенных в святая святых, в Версаль, требовалось отнюдь не подражание — из страха или почтительности — старшим, ибо старшие неизбежно либо обретали присущую их возрасту солидность и степенность, либо погрязали в интригах, имеющих целью обогащение или продвижение вверх в придворной иерархии. То были взрослые болезни, а молодые должны были быть нервом жизни двора, его живой горячей кровью. Во имя этого прощалось многое: и дерзость, и даже наглость. Но лишь немногие из юношей, жаждущих сделать карьеру, понимали это. Флоримон же и не думал льстить, угодливо выполнять прихоти и капризы — это прискучило бы очень быстро. Зато он был неистощим на выдумки и проказы, и жизнь кипела вокруг него. Он был быстро замечен теми, кто упивался в вихре сменяющих друг друга развлечений — танцев, празднеств, театральных представлений и карнавалов. На него, в частности, обратили внимание мадемуазель де Монпансье, кузина короля, Анна-Диана де Фронтенак, прозванная «Божественной», и, естественно, мадам де Монтеспан. Когда он по собственному почину явился выразить ей свое почтение, она узнала его.

— А, так вы и есть тот самый дерзкий маленький паж, — сказала она, ласково проведя рукой по его щеке.

Он предусмотрительно не взял с собой брата.

Она взглянула на него острым взглядом: панически боясь потерять любовь короля, она часто оглядывала теперь таким образом того или иного придворного, желая определить, кто ей друг и кто враг, кто сможет оказать ей поддержку в битве за право остаться королевой Версаля.

Флоримон, хорошо чувствующий, куда дует ветер при дворе, считал, что не следует давать пищу злым языкам, неосторожно утверждая, что она впала в немилость и скоро окончательно лишится всякого веса при дворе, — впрочем, эти утверждения, казалось, были опровергнуты самим фактом недавнего отцовства короля.

«Говорил ли я вам, матушка, что принц де Конде один из первых навес нам визит, когда мы прибыли в Версаль? Он расспрашивал меня о моем новом назначении, поздравлял с успехом, уверяя, что я получу много удовольствия в качестве „Распорядителя увеселений короля“, но совершенно перестал обращать на меня внимание, как только я ему представил моего младшего брата Кантора.

Задумчивый, взволнованный, явно думая о чем-то другом, он из вежливости старался разговорить брата. Напрасно я указывал ему на тщетность его усилий, ибо всем известно, что из нас двоих болтун только я. Принц целиком ушел в свои воспоминания, и мы прекрасно знали, что он не столько жаждет услышать голос Кантора, сколько не может оторваться от взгляда его зеленых глаз. От этого взора впадают в транс некоторые особы, имевшие счастье, как мы быстро поняли, некогда знать вас, сударыня матушка, — в те времена, когда вы были, как часто повторяет мне господин Бонтан, «украшением этого двора». Эти особы меняются в лице, краснеют, бледнеют, у одних слезы выступают на глазах, а другие бросаются в бегство. Это забавляет Кантора, и он неутомимо строит глазки. Но при короле он несколько сдерживает себя, и мы установили приемлемую дозу его пребывания поблизости от Его Величества…»

Э! они совсем неплохо выглядели при дворе, эти юные придворные, и явно умели находить выход в трудных положениях. Пожалуй, матери, у себя в Америке, не следовало так уж волноваться за них.

«Принц, — продолжал Флоримон, говоря о Луи де Конде, — явил нам собой утешительный пример великодушия короля. Его величество умеет прощать и забывать обиды.

Мадемуазель де Монпансье сказала мне, что пятнадцать лет назад принц был «конченым» человеком: ничего, кроме сострадания, не вызывал этот старик, разбитый подагрой, и его едва терпели при дворе, помня, что великий полководец, отстраненный от командования, имел несчастье явить свои таланты в сражениях против юного монарха, во времена Фронды. Доверив ему войска в войне за испанское наследство, король возродил его к жизни, а победа, одержанная над голландцами, вернула ему молодость. Он дает великолепные балы в замке Шантильи. Мы сопровождали туда Его величество…

Брат мой Кантор часто бывает у господина Люлли. И тот разрешил ему играть на органе в часовне короля. Он мог бы занять место в хоре, среди низких голосов, но это нанесло бы ущерб его дворянскому званию.

Мы с братом играем роль, которую никто, кроме нас, не в состоянии исполнить, и Анн-Франсуа де Кастель-Моржа оказывает нам существенную помощь. Я посоветовал ему быть в свите мадам де Монтеспан, дабы она не впадала в меланхолию, что с ней случается, когда она начинает сомневаться в любви короля. Ибо меланхолия у этой изумительной богини может проявиться самым опасным образом».

Придется ждать наступления весны и следующего письма от Флоримона, чтобы узнать, что означает загадочная фраза, которой он закончил свое послание:

«Я нашел золотое платье…»

Удивителен был контраст между этой суетой Версаля, куда вернуло ее на краткий миг письмо Флоримона, и покоем небольшой комнаты в форте, где слышались только глухие удары волн, бившихся о подножие скал.

Туман, стоявший со вчерашнего дня, рассеялся. На смену ему явился ветреный день, с переменчивой погодой, обещавшей сильное волнение на море.

105