— Вот вы уже больше и не шикарная дама, госпожа Анжелика, — не переставая при этом улыбаться всеми своими жемчужными зубами, — с вашими-то новорожденными и седыми волосами! Глупо и неосторожно, не правда ли? В вашем-то возрасте! Кто-кто, а уж я нипочем не испорчу себе фигуру материнством!
В шуме голосов Анжелика уловила лишь обрывки этой тирады, произнесенной по-французски молодой женщиной, которую она даже не сразу узнала и которую приняла поначалу за англичанку, удивившись, впрочем, ее четырехкратному поцелую в обе щеки по французскому провинциальному обычаю, совершенно неуместному в Новой Англии, где из моды выходила даже привычка касаться друг друга при встрече кончиками пальцев. Анжелика так ничего бы и не поняла: ни намеков, ни намерений, если бы находившаяся рядом с ней Северина Берн, ни слова не упустившая из речи Бертилии, которую она презирала, не разразилась ответной бранью.
— До чего же вы злая, Бертилия Мерсело, — с возмущением воскликнула она. Зависть сочится из вашего сердца, как прогорклое масло из лопнувшей бутыли!
Словно даруемое другим отнимается у вас!
— А вам что за дело, подлая интриганка? Разве такой черной и худосочной козявке, как вы, судить о красоте настоящих женщин, вам, девчонке, годной лишь на то, чтобы служить горничной?
— В Ла-Рошели мы родились с вами на одной улице, и вы старше меня всего на три года. В моем возрасте вы готовы были охмурить последнего голоштанника, и из-за вашего подлого кокетства повесили мавра из Голдсборо. На вашем месте я бы не называла себя настоящей женщиной, с этаким-то грехом на совести. (Бертилия отступила с презрительной и насмешливой улыбкой, всем своим видом изображая безразличие.) Так вот, сами вы козявка, — воскликнула Северина, хватая ее за кружевной воротничок, — у вас никогда не будет мужа, какой бы красавицей вы себя ни воображали!
— Вы забываетесь… Вы забываетесь, — возмущалась Бертилия, сотрясаемая Севериной, как сливовое дерево, — дуреха, вы этакая, у меня уже есть… муж.
— Вот уж не повезло неудачнику! Мало он вас бьет. А ну-ка, извинитесь за ваши подлые речи. Во-первых, госпожа Анжелика никакая не седая. У нее золотистые волосы, и все ей завидуют. А вот ваши, если только вы не ополаскиваете их в ромашке… Ха, вот тебе раз, да это настоящий пырей…
И она вцепилась в аккуратно уложенные локоны Бертилии Мерсело, которая, возопив от ярости и боли, в свою очередь, ухватила Северину за волосы, длинным шатром рассыпавшиеся по ее плечам.
Салемские зеваки с благоразумной осторожностью отступили на несколько шагов, опасаясь, как бы и им самим не перепало от этой рукопашной, образовали круг и вслушивались в живой диалог, отмечая про себя, что французский — в самом деле очень красивый язык, и даже явно непарламентские выражения непохожи на площадную брань. В их представлении эти напевные и мелодичные звуки придавали нечто поэтическое тому зрелищу, какое являли собою две красивые папистки, как мегеры таскавшие за волосы и награждавшие друг друга тумаками , вздымая красную пыль их добропорядочного городка.
Этот инцидент, решительно пресеченный вмешательством гугенотов, уроженцев Ла-Рошели Мерсело и Маниго, мог сойти за последнее в летнем сезоне представление, данное «иностранцами» в Массачусетсе.
— У этой Бертилии каменное сердце, — жаловалась Северина Анжелике, которая, как только они взошли на борт, подозвала ее к себе, чтобы обмыть бензойной водой полученные в бою ссадины. — От нее одни только огорчения и ссоры.
Ведь это из-за ее кокетства повесили на грот-мачте мавра господина де Пейрака во время нашего путешествия через Атлантику. Поверите ли, госпожа Анжелика, я даже по ночам просыпаюсь, вспоминая об этом. Мне так жаль несчастного негра. А еще господина де Пейрака, которому пришлось повесить своего слугу. Из-за этой подлой дуры. Хорошо еще, что Куасси-Ба не было с нами на корабле. Тогда господину де Пейраку пришлось бы повесить и его, что было бы еще ужаснее.
— Куасси-Ба никогда бы не поддался на ее провокации.
— Фи! От этой Бертилии Мерсело всего можно ожидать. «Они разбудили злобу людскую и уже не в силах сдержать коней», — процитировала она.
— Оставь в покое свою Бертилию Мерсело! Ведь ее нет на нашем корабле. Ей предстоит продолжить путешествие с отцом в Новую Англию.
— Какой подарочек англичанам! Стоит мне вспомнить, как она обозвала меня черной и худосочной козявкой… И еще в присутствии… в присутствии…
Анжелика догадалась, что Северина имеет в виду молодого долговязого Натанаэля де Рамбурга, треугольное лицо которого, возвышающееся над зыбью голов и остроконечных шляп, она, как ей показалось, заметила перед отплытием.
— Послушай-ка, Северина, — обратилась она к ней, — ты больше не встречалась с этим молодым уроженцем Пуату, другом Флоримона, который так не вовремя зашел навестить меня накануне родов?
— Было дело! — подтвердила Северина с лукавой улыбкой. — Два или три раза.
Но он слишком застенчив, и мне не удалось убедить его еще раз зайти к нам в дом, вечно заполненный посетителями.
— Как жаль! Я собиралась сообщить ему о его семье. Весьма довольная собой, Северина рассказала Анжелике, что побудила молодого человека присоединиться к группе французских гугенотов, с которыми г-н Маниго сошелся в Салеме и пригласил с собою в Голдсборо. Среди них находился уроженец Шаранта, потомственный обойщик, у которого квартировал Натанаэль с тех пор, как прибыл в столицу Массачусетса, не зная толком, как собою распорядиться. Он сейчас в их компании на борту «Сердца Марии», одного из кораблей эскадры, сопровождавшей «Радугу». Анжелика поблагодарила ее за эту инициативу. Долг, который ей предстояло выполнить в отношении этого мальчика, был тягостен: сообщить об убийстве всей его семьи, случившемся шесть лет назад, о чем ему ничего еще не было известно. Теперь же, зная, что он плывет вместе с ними, она решила не спешить с печальными вестями. Как-нибудь она пригласит его на «Радугу» и бережно расскажет обо всем.