Дорога надежды - Страница 73

Разве она не причинила ему уже достаточно вреда? Сначала во время процесса по обвинению в колдовстве ее мужа, потом возглавив в Пуату мятеж против короля. И это не считая неприятностей, которые навлек на него их брат Гонтран, художник-декоратор, взбаламутивший рабочих Версаля, а затем повешенный.

Бедный братец иезуит! Наверняка он их всех проклял. Если ей суждено когда-нибудь встретиться со старшим братом, Жоссленом, она непременно постарается его предупредить.

Вблизи Каско их настиг моросящий дождь. Эскадра приближалась к необжитым районам.

Набросив на плечи плащ с капюшоном из водонепроницаемой тюленьей кожи, Анжелика прогуливалась по палубе, глядя на подернутый влагой горизонт, на фоне которого вырисовывались очертания берега.

Ей надо было двигаться, чтобы восстановить силы, ибо близился конец ее жизни одалиски, нежившейся в заваленном подушками гамаке, принимавшей гостей и лакомившейся сладостями.

Хотя Анжелика и запретила себе думать об иезуитах, ей поневоле припомнилось опасное приключение, пережитое ею здесь два года назад.

В этих прибрежных районах, вблизи Макуа, где стояла хижина Шаплея, Колен Патюрель выдал ее шпиону Бога, иезуиту Луи-Полю де Вернону, который в рубище английского матроса под именем Джека Мэрвина приплыл на шлюпке, чтобы арестовать ее но приказу д'Оржеваля.

Она не могла отделаться от мысли, что в перечне указаний, полученных шпионом иезуитом, содержалось «негласное» распоряжение уничтожить мадам де Пейрак, если по какой-либо причине ему не удастся доставить ее в Новую Францию.

В противном случае чем объяснить, что тогда, в Монегане, когда она захлебывалась в кипящих волнах прибоя, Джек Мэрвин стоял ва вершине утеса неподвижный, бесстрастный и, скрестив руки, хладнокровно наблюдал за ее агонией?

Да, он пришел-таки ей на помощь, бросившись в воду как бы против воли.

Почти в последнюю секунду, ибо они оба едва не утонули.

Наверное, он упрекал себя в малодушии за то, что, испытав к ней, роковой женщине, чувство жалости, граничащее с неповиновением своему духовному наставнику, не исполнял приговора Бога.

Стоп! Она явно превращается в такую же одержимую фанатичку, как Северина?

И все же, перед тем, как посадить ее в шлюпку, Колен шепнул ей:

«Поберегись, моя козочка… тебе хотят зла!»

Жоффрей говорил, что иезуиты наделены сверхъестественной силой и не останавливаются ни перед чем ради достижения своих целей.

И отец де Вернон написал как бы в свое оправдание отцу д'Оржевалю письмо, хранящееся у Анжелики и начинающееся такими словами: «Вы были правы, отец мой. Дьявол в самом деле находится в Голдсборо, но это не та женщина, на которую вы мне указали…»

Ну что же, если эти мужчины, жестокие и хладнокровные, самим своим положением поставленные перед необходимостью ежедневно смотреть в лицо реальности, не поверили иллюзии, ей, женщине слабой и впечатлительной, сам Бог велел поинтересоваться тем, что замышлялось в скрытой от глаз сфере между раем и адом.

И все же она не могла и вообразить себе того, что случилось тем летом по вине их невидимого врага, его дьявольской хитрости и находчивости, разбудивших первобытное безумие природы и людей.

На побережье Новой Англии пылали селения, лилась кровь, уцелевшие пытались переправиться через залив, пираты грабили, корабли разбивались о рифы, морские разбойники ударами свинцовых дубинок кроили черепа тем, кому посчастливилось не утонуть… а в это самое время приплывшая морем женщина, суккуб, появление которой было предсказано ясновидящей Квебека, опускала свою изящную, обтянутую красным с золотой отделкой чулком, обутую в мягкую кожу ногу на песчаный берег Голдсборо.

Природа этях мест, открывающиеся перед ней дали, бухточки, такие уютные, такие живописные, запах жаренной на углях рыбы и кипящей смолы, сваренной для пропитки днища кораблей, крики чаек — все напоминало ей о чудовищной опасности, нависшей в тот год над их любовью.

Какие мучительные страдания причиняли они друг другу, Жоффрей де Пейрак и она, как близки были к взаимной ненависти, охваченные пароксизмом подозрительности, кровоточащей болью пережитой разлуки, непонимания и страха, какими безнадежно чужими казались они друг другу, более того врагами

— «Мы были еще слишком уязвимы, не подготовлены к такому натиску судьбы».

Испытание застало их врасплох, как удар кинжала, и лодка вот-вот должна была опрокинуться.

Да, испытание! Таков ее жребий! Познать предел своих возможностей, превзойти себя, устремляясь все дальше и дальше, к штилю счастья, которым они теперь наслаждались.

«Как смог он догадаться, — в который уже раз спрашивала она себя, — этот монах, который в своей гордыне никак не хотел смириться с поражением, каким чутьем угадал, что есть лишь один сиособ разделаться с ними — посягнуть на их любовь? Какой сверхъестественной силой мысли, каким талантом организатора должен был обладать он, вездесущий, чтобы рассылать свои приказы во все уголки этой необъятной страны? Так, что его послания всегда приходили в срок».

Если бы Анжелике сказали, что он знал, кто скрывается под маской жестокого и неумолимого пирата Золотая Борода, нанятого и посланного им с заданием в Голдсборо, она бы не удивилась. И все же он не мог знать, в это невозможно поверить!

А что, если все-таки знал? От него всего можно было ожидать.

Не останавливаясь ни перед чем, он, дабы разделаться с ними, вызвал свою окаянную душу, свою сообщницу, спутницу кровавого детства, опытная развращенность которой была ему хорошо известна: благодетельную Амбруазину де Бодрикур.