Дорога надежды - Страница 99

Вернувшись в свои владения, он менялся и жил, сообразуясь единственно со своей фантазией, продолжал заниматься множеством вопросов сразу и совершенно забывал о существовании какого-либо распорядка вообще.

Вот и сейчас они шли вместе, и эта прогулка была для него самым главным, а ее мысли, столь неожиданные, самыми интересными на свете. И он любил ее именно такой, порывистой, непосредственной: она казалась ему еще более женственной. Люди из окружения графа уже знали его привычки, когда он жил в Голдсборо. Если через полчаса после сигнала граф не появлялся, господин Тиссо спокойно отсылал поварят на кухню подогревать блюда и отпускал отдыхать испанскую гвардию.

— В Средиземном море? Не кажется ли вам, маленькая плутовка, что это было очень давно? — произнес он, с любовью глядя на Анжелику. — Так давно, что я уже представить себе не могу, что когда-то мог обходиться без вас. О! сокровище мое, события и люди, окружавшие нас, — это уже история нашей любви. Мы идем по дороге любви, идем с того самого дня, когда, увидев вас впервые, я влюбился с первого взгляда. Прежде я думал, что, как древние трубадуры Лангедока, познал искусство любви в совершенстве… Так мы на правильном пути?

— Надеюсь, — живо откликнулась она.

— Но я имею в виду тропинку, по которой мы сейчас идем.

И они оба рассмеялись.

— Мы идем по правильной дороге, но я не хочу, чтобы она слишком быстро привела нас в форт.

Он спросил, не холодно ли ей, и, обняв ее, накинул на плечи половину своего широкого плаща.

Однако она заметила, что он до сих пор не рассказал ей, зачем он все-таки купил негров в Род-Айленде.

— А если, сокровище мое, я скажу, что… и сам не знаю. Философ Декарт хотел научить французов осознавать разумность своих поступков. Боюсь, что ему удалось добиться лишь того, что они стали совершенно невыносимы, ибо я не уверен, что его метод рассуждений всегда применим к нашей жизни, полной необъяснимых желаний, тайных страхов и непонятных явлений. Вечные «почему» и «потому» мешают дать волю нашим инстинктам, в коих заключена наша сила, но которые зачастую противоречат разуму. Почему я пошел на невольничий рынок в Ньюпорте? Почему мне стало невыносимо грустно видеть эту высокую женщину, похожую на султаншу Лейлу, униженной и втоптанной в грязь, навечно приговоренной к рабскому состоянию, обрекающему ее на вечную разлуку со своим королевством, со своим народом?

— Вы ищете супругу для Куасси-Ба?

— Такая мысль приходила мне в голову… В этом нет ничего невозможного.

Куасси-Ба разделяет все тяготы моей жизни, все мои труды. Он превосходный знаток горного дела, я могу доверить ему вести процесс обогащения руды согласно моему собственному способу. Это настоящий ученый… Да, кстати, прекрасная Акаши родилась в краю золотодобытчиков, на берегах реки, все излучины которой до сих пор еще не исследованы. Это африканская река Нигер.

— А зачем им там золото?

— Они делают из него украшения, но в основном посвящают его своим богам…

А раз уж вам так хочется услышать от меня «потому», скажу вам, что купил этих рабов, потому что голландский капитан сказал мне, что высокая женщина из Судана не продается. Уже двое плантаторов, попытавшихся купить ее, один с острова Св. Евстахия, другой из Санто-Доминго, умерли через несколько часов после покупки. Тут-то под руку подвернулся капитан, и ему спешно отдали и женщину, и ее чародея-сына.

— Этого маленького мальчика?

— Когда вы в следующий раз увидите их, присмотритесь к ним как следует…

Во всяком случае, мне показалось, что вы обо всем осведомлены и в этот день не хотите меня ни о чем расспрашивать. Вы правы, у меня была причина, побудившая меня отправиться на рынок: я действительно подыскивал женщину, но, разумеется, не такую, ибо речь шла о вас. Ну вот, снова ваши огромные глаза смотрят на меня с испугом. Что ж, попытаюсь дать вам такое объяснение, которое понравилось бы даже господину Декарту у меня возникли смутные предчувствия, заставившие опасаться за благополучие нашего будущего ребенка. Я хотел, чтобы в случае необходимости у вас под рукой была кормилица. А так как в Америке в отличие от французской провинции таковую найти весьма непросто, я решил попытаться сделать это заранее. Я приметил юную негритянку , одну из «маронов» [В те времена французское слово «негр»

(от португальского «негро» — человек с черной кожей) не имело уничижительного оттенка и употреблялось с тем же значением, с которым в наши дни употребляется слово «чернокожий». Слово «негритянка» только начинало входить в обиход, обычно говорили «чернокожая», «чернокожая женщина». Слово «марон», которым чаще всего называли беглых рабов, происходит от искаженного испано-американского «симарон» — вернувшийся в дикое состояние] из Санто-Доминго, которая по всем статьям подходила для моих целей. Она рассказала мне, что уже жила среди белых и выкормила дитя своей хозяйки. Но ее собственный ребенок был быстро продан. Она взбунтовалась и бежала в горы вместе с новым, только что купленным рабом-африканцем. Их поймали через три месяца и снова выставили на рынок, кажется, вместе с дядюшкой или братом той молодой женщины, которая приютила их. Вот каким образом они оказались в Род-Айленде, а потом и в Голдсборо.

«Пропащий товар», — как сказал мне голландский торговец, не зная, куда его девать. Я хотел заключить с ними устное соглашение, которое бы удовлетворило обе стороны. Но как мы уже могли убедиться, судьба вновь посмеялась над нами. Вы меня слушаете? — спросил он, видя, что Анжелика хранит молчание.